А «бастующим» лошадям уменьшить паек

Передовая проходит через вокзал Перед ночным дежурством комиссар 5-й милицейской части вызвал новых помощников Яковлева и Михайлова: — Начинайте обход с вокзала: наряд там усиленный, но опытных нет, сплошной молодняк. Еле тянут. Офицеры немедля покинули часть, перехватили попутный автомобиль и успели на привокзальную площадь как раз к прибытию поезда. Извозчичья биржа была вся в пролетках. Очередные (с номерами 456 и 901) выдвинулись вперед, и к ним сразу же подскочили четверо нижних чинов. «Из здешних полков, с полевых работ возвращаются», — подумал Яковлев. А номер 901-й, оглядев, сплюнул и отвернулся. 456-й бросил презрительно: — Голытьбу не вожу! — Фамилия?! — подскочил Михайлов. — А хошь бы и Никулин! И чо?! А он хошь бы и Дмитриев. И чо?! Ты глазенками-то не сверкай, мать твою, трепаную заразу! Яковлев пытался еще разойтись с миром: — Вы нагрубили представителю власти, и разумнее было бы извиниться. И принять пассажиров, разумеется. Дмитриев и Никулин загоготали, с любопытством разглядывая под светом фонаря подтянутых молодых людей с чисто выбритыми и как будто удивленными лицами. Никулин даже соскочил с козел, обошел «пареньков» и еще не зло приложил отборнейшим матом. Биржа просто раскололась от смеха! На шум прибежали трое милиционеров, и Яковлев им скомандовал: — Берите лошадей под уздцы — и в 5-й комиссариат! А мы доставим буянов. Дмитриев озверился: — Бей их! Камнями их! Никулин свистнул и выругался — так громко, что Михайлов отметил невольно: «Голос, как у оперного певца, и поза такая величественная…» Враз набежали возницы с длинными металлическими палками. «Видимо, возят с собой», — опять отметил Михайлов, оглядываясь, а вокзальные милиционеры все как один глядели на Яковлева, удивляясь отрешенному выражению у него на лице. То, что в эти минуты происходило с Глебом Яковлевым, он и после не мог себе объяснить, но привокзальная площадь наполнилась запахом пороха, и сквозь дым он увидел вражеские окопы, мельком подумал, что сейчас его ранят или убьют, не испугался, не пожалел ни о чем и в неведомой до сих пор эйфории рванулся вперед, выкрикивая строчки из Гейне и ругая немцев дураками беспамятными! Должно быть, Яковлев провалился одной ногой в прошлое, только на этот раз обошлось без ранения. Он прорвал тройное кольцо извозчиков, кого-то помял, но расчистил дорогу для Михайлова и двух пролеток с Никулиным и Дмитриевым. Те и не пытались сопротивляться, только молча таращились на фронтовиков всю дорогу до 5-го комиссариата. Вокзальные милиционеры осмелели, отконвоировали буянов на биржу — и пролетки потянулись одна за другой, разбирая пассажиров. Только одна приостановилась у патрульного: — Почто немцами-то нас выругали? Немцы — вражины. — А вы кто? Вражины и есть! Стычка на вокзале вошла в хронику происшествий от девятого августа 1917, а 19 сентября газета «Единение» сообщила: «Легковой извозчик №257, проезжая по Саломатовской улице, избил кнутом четырехлетнего мальчика Назирова за то, что тот осмелился бросить в сторону экипажа камешек. Когда мать догнала его, зверь-извозчик ударил ее несколько раз, вытолкнул из пролетки и скрылся. Делу дан законный ход». В девятьсот семнадцатом легковые извозчики дважды бастовали, при этом штрейкбрехерам беспощадно ломали экипажи и портили упряжь. В первый, январский протест городская дума запросила помощи губернатора, и она не замедлила: семерых организаторов определили в тюремный замок, на три месяца каждого. Этой меры оказалось достаточно, чтобы извозчики возвратились на биржи, а в их отсутствие городская управа привлекала пожарный обоз, выезды военного и тюремного ведомства, гостиничные омнибусы. К извозчикам применялись и санкции: им отказали в подработке на железной дороге и уменьшили пайку всем «бастующим» лошадям — с 15 до 8 фунтов. А в августовский протест выручали пролетки окрестных крестьян, заполнившие всю привокзальную площадь. Они же охотно разъезжали по центру города, правда, сильно задрали ценник — как и ломовые извозчики, тоже пытавшиеся «наколотить деньгу». Любопытно, что августовскую забастовку не поддержали городские профсоюзы, заклеймив их «кучкой мелких собственников-эксплуататоров, преследующих личные интересы за счет демократии». Да, по иркутским извозчикам можно было судить о «градусе» времени. В середине мирных 1890-х, когда город открывал для себя уличные колонки с водой, а гостиницы заводили электричество, Большую и Амурскую наполнили экипажи на мягком ходу. И нерадивый извозчик мог быть поставлен перед судьей лишь за то, что вез пассажира в театр в неосвещенном экипаже. Но в военном 1904-м иностранные корреспонденты описывали иркутских возниц в самых мрачных тонах и были явно напуганы. И гласные Иркутской думы подавали жалобы губернаторам на разнузданность местных возниц. Те брали меры, и жесткие, но при этом сторонний взгляд отмечал: войны и революции оставляли на биржах неизгладимый, кажется, отпечаток. Из газеты «Единение» от 17 октября 1917 года: «КРАЖА. 14 октября поступило заявление от гражданина Бинсток о том, что он нанял извозчика №522 отвезти его на станцию. Во время его отсутствия исчезла из пролетки корзина с вещами на сумму до 2000 руб. Извозчик задержан». Из газеты «Единение» от 4 августа 1917 г.: «Начальник охраны г. Иркутска ввиду поступающих жалоб о том, что извозчики зачастую не только ночью, но и днем отказываются везти граждан в отдаленные части города, требуют плату сверх таксы и некорректно обращаются с пассажирами, отдал приказ о привлечении виновных к уголовной ответственности по 29-й статье Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями». «Имеете право на две остановки» В начале осени 1917-го Иркутская городская дума разбирала очередной пакет требований профсоюза извозчиков. Специально созданная комиссия внимательно изучила его и теперь докладывала: — Перед нами наглядная иллюстрация к мысли, что низкий уровень сознания может стать препятствием для разумного восприятия обретенных свобод. Дары февраля осмыслены нашими возницами крайне узко и односторонне. В результате право выбора напрямую увязано с ущемлением прав других: «Мы можем везти или не везти пассажиров — в зависимости от наличности нашего желания». Из тех же соображений декларируется и отказ от Третейского суда, вместо которого предлагается разбирательство «без посторонних, своими руками». Любопытно отметить, что в основе биржевой «солидарности» лежит миф о гонимых, обделяемых, но при этом совершенно замечательных людях, достойных куда лучшей участи. Из этого мифа вытекает и перманентное требование повышения таксы, и отказ принимать на себя какие-либо социальные обязательства. Нетерпение, нетерпимость и натиск — вот чем обернулись завоевания революции в руках у возниц. И нам следует постоянно сдерживать их и направлять в разумное русло — ровно так, как делали это наши предшественники. А потому в обновленном Положении об извозном промысле закрепили: отсутствие таксы на видном месте пролетки наказывается лишением места на бирже. Пассажирам дали право брать с собою багаж по любому маршруту, а не только на вокзал (как того требовали извозчики). Сам перечень маршрутов был расширен, с учетом дач и казармы. Но самые отдаленные (в Военный городок, Вознесенское предместье) не таксировали, отдав его на «усмотрение сторон». Справочно В сентябре 1917-го была установлена новая такса на провоз пассажиров в Иркутске: • Почасовая оплата легкового извозчика — 1 руб. 25 коп. днем, 1 руб. 80 коп. — ночью. Первый час оплачивался полностью, независимо от фактического использования.• За конец в нижней части города — 50 коп. днем, 85 коп. — ночью.• За конец на гору и Ремесленную слободку — 75 коп. днем, 1 руб. 40 коп. — ночью.• За конец из города на вокзал — 1 руб. 20 коп. днем, 1 руб. 90 коп. — ночью.• За конец из города в Глазково — 1 руб. 60 коп. днем, 2 руб. — ночью.• Из Глазково в Ремесленную слободку — 2 руб. днем, 3 руб. — ночью.• От железнодорожного вокзала в Ремесленную слободку — 1 руб. 75 коп. днем, 2 руб. 75 коп. — ночью.• Из Знаменского предместья и Ремесленной слободки в Нагорную часть города — 1 руб. 35 коп. днем, 1 руб. 75 коп. — ночью.• Из города в казармы за Архиерейской дачей и в любой пункт селитебной (застроенной или предназначенной для застройки) части города — 1 руб. 50 коп. днем, 2 руб. 20 коп. — ночью.• Из города в казармы 12-го полка — 2 руб. днем, 3 руб. — ночью. P.S. Дневная такса распространялась на отрезок времени с 06.00 до 22.00 час. Пассажир имел право на 2 остановки в пути, не более 5 мин. каждая. При этом доплачивалось по 10 коп. за остановку. Маршруты с одного берега Ангары на другой были дороже остальных за счет дополнительной платы за проезд по понтонному мосту. Гласные разошлись из думы «с сознанием исполненного долга». Но представитель извозчиков, так и не получивший слова, был просто взбешен. Он поджидал городского голову у дверей и яростно щурил свой ястребиный глаз. Вдруг позади него выросла фигура начальника 5-го комиссариата: — Есть разговор. Давайте-ка выйдем! Ястреб насторожился, спрятал когти за спиной и с большой неохотой составил комиссару компанию. На воздухе офицер сказал неожиданно по-приятельски: — Я тоже недоволен, — и, давая опомниться, неспешно продолжил. — Ясно ведь, что ваши теперь взбеленятся и, конечно, оторвутся на пассажирах. Пойдут жалобы, протоколы, разбирательства, то есть крайней будет опять милиция. И мы снова оторвемся на ваших! — Так-то оно так… — Вашему профсоюзу не хватает поверенного. Энергичного молодого юриста, толкового, но пока неизвестного — чтобы носом землю рыл. Как человеку стороннему ему будет нетрудно сохранять сдержанность, а значит, не раздражать уважаемых гласных. Как юрист он будет грамотно защищать ваши интересы, связывать их с интересами города и тем самым открывать вам дорогу. — Сильно дорого обойдется такой? — Говорю же: берите перспективного, но еще не известного молодого человека, вчерашнего университанта! Конечно, ему понадобится опора из старост. Не тех крикунов, что сейчас подначивают к конфликтам, а спокойных, сдержанных и неглупых. — Где ж их взять-то? — Не найдете — будет хуже, чем теперь, и уж вряд ли вам кто-то тогда поможет. Теперь все только в ваших руках. И вот вам визитка того самого молодого человека. Поторопитесь, покуда не перехватили другие! «Справедливые домогательства» В начале ноября начальник 5-го комиссариата нашел в местных газетах обращение к горожанам профсоюза извозчиков. Особенно впечатляли уверения, что охота к повышению таксы «вытекает не из корыстных каких-либо видов, а является продуктом исключительно тяжелых условий настоящего времени». Автор не скрывал, что хочет вызвать в читателях «если не сочувствие, то интерес и спокойное обсуждение наших справедливых домогательств, а равно пресечь всякого рода жалобы, нарекания и резкие, доходящие до брани, суждения, столь щедро расточаемые публикой по нашему адресу». Иркутянам подавалась надежда на добрые перемены: «Для того, чтобы предупредить всякого рода столкновения публики с извозчиками, учреждены две должности старост с солидным содержанием. Кроме того, на каждой бирже будут их помощники, кои неукоснительно должны будут блюсти, чтобы извозчики не уклонялись от несения принятых на себя обязанностей. Тотчас брать меры к улаживанию конфликтов, могущих возникнуть между публикой и извозчиками. Все эти лица с 5 ноября 1917 вступают в должность, и публика легко узнает их по особым знакам». Подписал обращение председатель правления профсоюза извозчиков, но, конечно, за каждой строчкой проглядывала рука молодого юриста, мечтающего об адвокатской карьере. Временами он увлекался и так романтизировал нанимателей, что не шло уже ни в какие ворота: «Наш союз не имеет никаких инструментов власти, но силен своим нравственным авторитетом». Сначала профорг хотел вымарать эту фразу, но отчего-то оставил, пробормотав: «А вдруг? Чем черт не шутит?». Давний покровитель извозчиков пошутил отменно: дума вдруг откликнулась на призыв повысить таксу аж на 50 процентов! Окрыленный профсоюз попросил губернскую продовольственную управу увеличить норму отпускаемого овса. Увеличили, так что с середины ноября 1917 извозчичьи лошади получали по 12 фунтов в день каждая, ломовые — по 15-20 фунтов, в зависимости от веса, объема и характера выполняемой работы. Ну, а лошадок, используемых горожанами для личных нужд, ограничили 8 фунтами. Справочно Между забастовками профсоюз извозчиков хлопотал по хозяйству: об аренде кузницы, открытии собственного склада фуража. Для усиления оборотных средств обязывал каждого члена к пятирублевому взносу, а также к сдаче в запасный фонд мешка овса. Отбывшего срок профорга, как правило, обвиняли в махинациях и долго разбирались потом, что было, а чего и не было. Иркутская пресса во все времена охотно писала об извозчиках и редко находила для них доброе слово. А забастовочная активность в 1917-м привлекла внимание и фельетониста новой газеты «Единение»: «Иркутские извозчики не чета лондонским: те читают газеты, а наши сидят на козлах с толстыми фолиантами по политэкономии. Они — ярые сторонники либеральной школы, которая за невмешательство в споры между лавочником и покупателем, фабрикантом и рабочим, пассажиром и извозчиком. Одним словом, извозчики дерут с седоков не хуже лавочников, а лавочники дерут с покупателей не хуже извозчиков. А козлом отпущения объявляется… Продовольственный комитет». Иллюстрации: Александр Прейс