«Вот поэтому мы и уехали»
Марианна Яровская уехала в США еще в 90-е и поступила в престижнейший университет на «мужскую специальность» — режиссуру. Годы труда окупили себя — она попала в шорт-лист премии «Оскар» в категории «Лучший документальный фильм». О ее непростом пути — в материале «Ленты.ру».
Я жила в Москве. После окончания факультета журналистики МГУ начала работать внештатным корреспондентом на радио «Эхо Москвы», а потом и на телевидении, делала сюжеты для программ «Новости» и «Время» на Первом канале и «Намедни» на НТВ.
В середине 90-х моему отцу понадобилась сложная операция на сердце. В Первой Градской больнице нам прямо посоветовали отправляться в Лос-Анджелес и помогли с организацией поездки. Я была у отца одна и полетела с ним. В итоге все прошло хорошо.
По приезде сориентировалась на месте. Признаться, мне всегда хотелось жить в Европе, желательно в Париже — все русские девушки любят Париж. А раз уж в США, то в Нью-Йорке. Но одна подруга привела меня в университет Южной Калифорнии и сказала, что там самая старая и самая престижная киношкола в Соединенных Штатах. В ней учились Роберт Земекис и Джордж Лукас, а Стивена Спилберга и вовсе не приняли, хотя он пытался поступить три раза. Там огромный конкурс, а учиться очень дорого — дороже Гарварда, потому что приходится платить еще и за оборудование.
Я тогда любила трудности. Подала документы в этот университет — и меня приняли. Кроме меня на курсе был только один русский — прекрасный парень по имени Дэвид Безмозгис. Я услышала его фамилию и начала хихикать. «Вот поэтому мы и уехали», — мрачно сказал мне Дэвид по-русски. Теперь он известный канадский писатель.
Помню, как нас только приняли в университет и позвали знакомиться друг с другом. Тогда все американцы носили бейсболки задом наперед. Я осмотрелась — и мне захотелось сбежать. Кругом сидели какие-то обшарпанные молодцы в джинсах, майках, в этих самых кепках задом наперед. Женщин было гораздо меньше, специальность-то была на тот момент мужская. Просто стереотипнейшие американцы в кроссовках и рваных джинсах — а ноги на стол. А я по старой московской привычке в длинном платье в какой-то мелкий цветочек, накрашена, в шляпке, наверное, даже на каблуках. Я была хорошо воспитанной московской девочкой, без цветов или торта в коробке не приходила ни в один дом. И тут — Дикий Запад, по большому счету.
Кабриолеты. Фастфуд. Двойной Биг Мак. Голливуд. Молочные шейки за пять долларов. Это был год, когда вышел фильм «Криминальное чтиво» — вот примерно такая стилистика. Цитаты из «Прирожденных убийц» и «Криминального чтива» были у местных на автоответчиках. А у меня на переднем сиденье машины — томик Пастернака из Переделкино. Диссонанс.
Сначала, конечно, было сложно. Скажем, в Москве у тебя своя квартира, ты работаешь корреспондентом на телевидении, за плечами журфак МГУ, английская школа, парни ухаживают. Начинаешь медленно делать себе какое-то имя, вроде живешь более-менее нормально. А потом оказываешься совершенно в другой среде, где никто не знает про тебя совершенно ничего, кроме того, что ты русская.
Первые полгода, в основном, молчишь, потому что плохо понимаешь, что тебе говорят. Тебя начинают считать неприветливой. Зато появилось множество «женихов». Мужчины всех стран обожали, когда женщина молчит, слушает и хлопает глазами. Все изменилось, когда я наконец научилась нормально говорить… Шучу, конечно.
Разница культур проявлялась во всем. Например, приходишь к человеку в гости. Тебя спрашивают, хочешь ли ты есть или пить. По московским традициям следовало сначала вежливо отказаться, а хозяева должны были начать настаивать или даже без вопросов приглашать к столу — вот, мы тут простенькое приготовили, пирогов напекли. А в Америке все прямолинейно. Не хотите? Ну и ладно. Воды тоже не хотите? Я отказывалась, а сама думала, как можно гостям предлагать просто воду, а не, скажем, вино или чай. Поголодала немного в гостях, но потом научилась четко выражать свои мысли.
Самым большим культурным шоком, конечно, было осознание невероятной красоты американской природы. Я выросла в советские времена, и нам постоянно говорили, что в России самая красивая в мире природа. Я не знаю, почему из всех советских стереотипов в моей голове застрял именно этот. Но застрял. Первые годы с друзьями-студентами я без остановки ездила по национальным паркам США — от Йеллоустона до Зайона, по горам Калифорнии, Большому Каньону, от рек Флориды до виноградников долины Напа, по первой дороге по побережью — от Мексики до Канады… Невероятно красивая природа.
Среди моих друзей, а может и среди всех русских в Америке была своеобразная «круговая порука». Нас было несколько десятков — а может быть, и пара сотен — талантливых молодых русских, которые разными путями приехали в США учиться в хорошие школы. Кто-то потом остался в США, другие вернулись работать в Россию, некоторые уехали в Европу. И так вышло, что мы все помогали друг другу. Можно было остановиться у друзей, спросить совета, поделиться проблемой. Взаимовыручка в нашей среде была замечательной. Мне просто очень повезло тогда с друзьями.
Постепенно я стала гурманом. Еду покупаю на местном рынке рядом с домом, беру только то, что можно съесть за два-три дня. Стараюсь не покупать больше, чем нужно, и не ходить в безразмерные супермаркеты или огромные торговые центры. Самый большой ужас у меня всегда вызывали и до сих пор вызывают огромные супермаркеты Costco. Когда я видела двухсоткилограммовых мужчин и женщин с тележками, полными консервов и полуфабрикатов, закупавшихся так, будто наступила третья мировая, мне хотелось сбежать куда подальше. Приехала потом в Москву — там то же самое стало, никуда не деться.
На последнем курсе я сняла фильм Undesirables («Неудобные») про то, как перед юношеской олимпиадой Москву очищали от «нежелательных» элементов, и получила студенческий Оскар. Киноакадемия вручает такие награды с 1973 года. Выглядит, как куб с медалью, на которой изображен Оскар. Нам тогда сказали, что вероятность получить настоящий Оскар для тех, у кого есть студенческий, составляет 14 процентов. Это меня вдохновило: 14 процентов — больше, чем ничего.
Помню, когда мы получили эту награду, мне позвонили из российского журнала Vogue и попросили об интервью. Я отказалась. Сказала, что такая серьезная тема не соответствует направленности глянцевого журнала. Жалею до сих пор — пусть лучше Vogue пишет о действительно важных темах, для этого можно было перетерпеть и фотосессию… У меня был стереотип, что все самые умные люди находятся за камерой. Хотя я очень хорошо отношусь к актерам, понимаю, какая тяжелая это профессия. У меня мама была актриса, дед — тоже актер.
После студенческого Оскара никаких проблем с поиском работы не было. Моя первая серьезная работа в США — видеорежиссер и «компьютерный специалист класса три» (это лучше, чем «один» или «два») в NASA. Мне там нравилось, но это была территория бывшей военной базы, и я чувствовала себя чужой среди ученых. Каждый день проезжала на работу мимо охранника, который отдавал мне честь и говорил: «Do your best for the country, ma’am!» Я не понимала, что я делаю на военной базе, почему монтирую видео про марсоходы и самолеты. Зачем мне знание стихов серебряного века здесь, в NASA?
Работа, которой я зарабатываю сейчас, называется ресерчер — исследователь, работающий при подготовке полнометражных фильмов. Кто-то должен искать архивные материалы и для художественных, и для документальных фильмов. Я была продюсером архивов на 80 фильмах и телесериалах. Фильмы «Неудобная правда» («Оскар», 2007 год), «В чужие руки: истории Киндертранспорта»» («Оскар», 2001 год), «Последние дни во Вьетнаме» (номинация на «Оскар», 2014 год), «Самсара», многие другие… Есть фильмы, которые целиком построены на архивных материалах, и заниматься этим должен профессионал. В России такой профессии в принципе нет. Потому что нет киноиндустрии.
Помню, когда работала корреспондентом на НТВ в программе «Намедни» у Леонида Парфенова, мне было лет двадцать, однажды шла по коридору «Останкино», навстречу Парфенов. Мне надо было сдавать материал, он спросил: «Куда идешь?» «В библиотеку», — отвечаю. Он: «Зачем?» Я: «Исследовать архивы, нужно факты посмотреть…» Парфенов говорит: «Какие еще архивы? Просто садишься и пишешь! Что там еще собралась исследовать — это же просто репортаж про Жанну Агузарову!» Я часто вспоминаю эти его слова, и теперь лекции могу студентам читать про кино документальное или художественное — «какие архивы»…
Здесь платят за работу в документальном кино столько, что без проблем хватает на жизнь. Это не очень стабильная работа — все киношники мира это знают, — но работа. И я могу заниматься тем, что люблю, без необходимости подрабатывать где-то еще! Многие, даже очень талантливые, российские кинодокументалисты пока этим похвастаться не могут, к огромному сожалению.
В конце прошлого года мой фильм «Женщины Гулага» попал в шорт-лист премии «Оскар» в категории «Лучший документальный короткометражный фильм». Наша 40-минутная картина была упомянута в десятке лучших. Ни одна россиянка за последние сорок лет даже близко к Оскару за режиссуру не подходила. Тем более, если речь идет о человеке, действительно впитавшем в себя обе культуры, а не просто если его или ее бабушка была с Украины.
Благодаря своей профессии документалиста я стала много путешествовать и объездила полмира. За это время я несколько лет прожила в Париже, пару лет в Вашингтоне, работала в National Geographic, три года в Сан-Франциско и даже почти полгода в Китае, в предгорьях Гималаев. Мне кажется, люди, которые много путешествуют, и у которых появился опыт во многих странах, становятся гражданами мира. Я могу жить везде. Когда я скучаю по России, я прилетаю в Москву.