"Я вышел из Исаакиевского собора с ощущением, что прожил длинную, нелегкую и счастливую жизнь..."
Высота Исаакиевского собора - сто один метр и пятьдесят сантиметров. Эта величина указана во всех справочниках и путеводителях. Однако рост уникального сооружения Огюста Монферрана значительно больше. Как это может быть? А вот как. Чтобы удержать на земле это великолепие весом триста тысяч тонн, надо было укрепить грунт, размываемый Невой. Для чего двести лет назад в землю вбили дополнительно тринадцать тысяч свай - просмоленных стволов строевых карельских сосен. Известно, что длина стволов не превышала шести с половиной метров. Всего таких свай в основании собора двадцать четыре тысячи. На эту свайную основу положили гранитные плиты, а сверху - кладку из бутовых камней, скрепленных цементом. Слой плит и камней был что-то около семи метров. Вот и получается, что рост Исаакия сто пятнадцать метров, не меньше.
Ну, сосновых свай я не видел, а вот в крипте, или в подвальном помещении собора, под низкими арочными сводами, - был. Там нынче музей в музее - печальная повесть о том, как во время войны тут жили, работали, спасались от бомбежек, снарядов и пуль немногочисленные сотрудники Исаакия. Как полуголодными они спасали тут уникальные художественные ценности из других музеев, свезенные сюда, за пятиметровой толщины стены собора. Как пережили блокаду (не все, конечно) и сохранили всё, что им надлежало сохранить.
Они сохранили великолепные купольные росписи гениального Карла Брюллова, уникальные мозаики, живопись академиков Басина и Плюшара, тагильский малахит колонн и итальянский мрамор... Они сохранили творение талантливого молодого француза Огюста Монферрана, искренне влюбленного в Россию, создавшего для нее это чудо в память о себе (как ему и предсказывали, он умер спустя месяц после окончания стройки).
Всё сохраненное может видеть теперь каждый - русский, немец, француз, итальянец, китаец, американец. Поскольку шедевры, где бы и кем бы они ни были построены - принадлежат всем землянам.
Этот этаж собора тоже пережил немало горя. В семнадцатом году прошлого века он был разграблен диктатурой пролетариата, и через два десятка лет та же диктатура, присвоившая себе этот шедевр, с присушим ей хамством унизила Исаакиевский собор, превратив его в антирелигиозный музей. С годами всё вернулось на круги своя. Но уже совсем недавно Исаакий вновь был потрясен угрозой быть присвоенным в очередной раз. И тогда потребовалась мудрость нового директора, замечательного ученого Юрия Витальевича Мудрова, чтобы воцарить под сводами собора покой и разум. Я спросил у Мудрова: как ему это удалось? "Христианским терпением", - ответил он и улыбнулся.
Как бы там ни было, но теперь Исаакиевский собор представляет собой реально действующую модель мирного и уважительного сосуществования приверженцев православия и светской публики. Ежедневно здесь проходят церковные службы, которым нисколько не мешают многочисленные туристы.
Однако мне пришла пора подняться на купол. На последний этаж Исаакиевской вертикали. Меня подняли на лифте, открыли нужную дверь, и я оказался на металлических мостках. Купол сиял на фоне пасмурного грозного неба. Когда-то два века назад сто килограммов золота смешали с ртутью и этой амальгамой покрыли медные листы купола. Потом листы нагрели, ртуть испарилась, а золото навечно впиталось в медь. Этот сплав оказался негасимым, время не властно над ним. Чего не скажешь о тех, кто выполнял тогда горячее золочение. От паров ртути погибли более шестидесяти человек. Их имен и по сию пору никто не знает. Памятник им - купол Исаакия...
Меж тем небо разверзлось над собором, хлынул ледяной дождь с резкими, штормовыми порывами ветра. Я как мог старался укрыть свою фотокамеру курткой, попутно натягивал капюшон на голову, стараясь спастись от жестокого ветра и дождя. Однако стихия, как и положено стихии, была столь же свирепа, сколь и безразлична к моим жалким попыткам спасения. Она словно давала понять мне мой собственный микроскопический масштаб на фоне грозовых небес и вообще - мимолетность моего существования в этом мире. Но сто пятнадцать метров вертикали Исаакиевского собора, пройденные мною, позволяли ясно осознать и другое. И русский Брюллов, и француз Монферран, и все, создавшие и сохранившие это великолепие на берегу Невы, - продлили свою жизнь в стенах, криптах и куполах своим талантом и вдохновенным трудом. Вопреки небесам и стихиям. И как заметил еще один великий ленинградец, "время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии".
